Нурайим Бакитжанова – одна из 157 казахстанских женщин, которые вернулись домой из Сирии благодаря гуманитарной акции “Жусан” и одна из двух женщин, которые полностью потеряли на чужой войне свои семьи.
У Нурайим погибли муж, пятеро детей и внучка. Нурайим дала большое эксклюзивное интервью для пользователей zakon.kz, чтобы они, прочитав о ее горькой, печальной истории, призадумались и никогда не совершали таких ошибок, цена которых слишком велика.
– Нурайим, хотела бы попросить вас подробно рассказать, как вы оказались в Сирии и почему увезли туда своих детей. Можно?
– Конечно. У меня в Сирии погибли муж, пятеро детей и внучка. Недавно Евросоюз с моего согласия снял про меня документальный видеосюжет и сейчас я хочу дать интервью вашему сайту, чтобы люди посмотрели на мою историю, и чтобы каждая мать задумалась, и никогда не совершала таких ошибок.
В Сирию я уехала в августе 2014 года с четырьмя детьми, еще одного ребенка родила уже там, а вернулась в мае 2019 года только с одной внучкой. Это страшное горе, не дай Аллах кому-то пережить такое. Я безгранично благодарна нашему государству, нашему правительству за то, что они смогли вернуть нас домой, за беспрецедентную гуманитарную акцию “Жусан”.
В Сирию я уехала вслед за своим мужем Зинуром Бакитжановым, который отправился туда в сентябре 2013 года. Конечно, он не сразу признался мне, что едет в Сирию, а сказал, что поедет в Бишкек покупать машины себе и мне.
В Киргизии они в то время стоили вдвое дешевле, чем в Казахстане, помните?
Мы жили в Каскелене, снимали частный дом. Я как обычно занималась хозяйством. Утром мужчины должны были выехать в Бишкек. Попрощавшись со мной, муж пошел к воротам, но никак не мог уйти. Встанет у калитки, подумает о чем-то, обернется, вернется, обнимет, опять пойдет, опять обернется, вернется и так несколько раз. Я уж не выдержала, говорю, что ты все время оборачиваешься, без конца возвращаешься, ну, иди же! Я же не знала, что он собрался в Сирию…
Уехал и все, ни звонков, ни весточки. Где-то через месяц звонит и говорит: “Нурайим, я в Сирии, ты тоже должна приехать сюда, здесь халифат, здесь то место, где должны жить верующие”.
Почему-то тогда нас убеждали, что в Казахстане и в других немусульманских странах, хотя Казахстан больше мусульманская страна, идет притеснение мусульман.
– Кто убеждал?
– Саид Бурятский, арабские и другие проповедники в интернете. И муж говорит: “Нура, из-за меня на тебя будут гонения, притеснения, будет лучше, если ты тоже выедешь сюда”.
У нас было шестеро детей – пятеро сыновей и дочь. Старшему было за 20, младшему семь. Я с утра до вечера работала, у меня был свой небольшой бутик, а вечером приходила домой, проверяла уроки и валилась с ног от усталости. До 2009 года я не работала, была домохозяйкой, занималась детьми, хозяйством. Что муж приносил – хватало, я никогда не жаловалась, не просила у него поверх того, что есть. Другая женщина, наверное, плешь бы ему проела, что столько детей, а до сих пор ни квартиры, ни земли, ничего нет, но я ничего не требовала.
– А он где работал?
– По молодости работал в полиции, был оперуполномоченным, оттуда ушел в охрану, потом мы открыли свой мебельный цех, стал предпринимателем.
В Сирии он был в цене, там сильно ценились те, кто служил в армии и именно в советской армии, кто мог пользоваться оружием, мог собрать, починить.
– Вы выехали в Сирию с четырьмя детьми, а двое остались?
– Да, я взяла с собой только несовершеннолетних, а старшие сыновья остались дома и сейчас я бесконечно благодарю Всевышнего за это.
Через Бишкек мы вылетели в Стамбул, там меня встретили какие-то люди и отвезли в город Газиантеп на конспиративную квартиру. Газиантеп находится на юге Турции. Потом нас на автобусе повезли в Сирию, ехали 16 часов. На границе нас встретили турки-проводники и помогли перейти по ту сторону и таким образом, 3 августа мы ступили на сирийскую землю.
Нас встретили арабы в военной форме и повезли в город Джераблус, затем в Ракку. Вскоре туда приехал мой муж и забрал нас в Шаддад, где у них была постоянная локация. Шаддад находится между Сирией и Ираком, там живут курды и сирийцы.
– Какая обстановка была в Шаддаде в тот момент, уже бомбили?
– Вначале там было тихо, мирно, пару бомб бросят и все, не было такого, чтобы бомбили дома. Прилетали обычно в одно и то же время, и мы как-то не боялись, нас заставили выкопать окопы и мы прятались там.
Но однажды, когда уже создали американскую коалицию, прилетели самолеты и всю ночь бомбили, 56 бомб сбросили и с того дня мы начали бояться. Мальчиков сразу забрали в муаскарат.
– Что такое муаскарат?
– Это типа армии, где идут военные учения. Я говорила, они же еще дети, несовершеннолетние, зачем их туда забирать?
– Вам не страшно было ехать в Сирию с детьми?
– Конечно, прежде чем поехать, я долго думала. Как-то в религиозной литературе я прочитала, что мусульмане ни в коем случае не должны забирать женщин и детей в зону военных действий. И спрашиваю мужа, а как же насчет этого, почему ты призываешь меня ехать туда с детьми?
Муж говорит: “Это халифат, начиная с Турции до Ирака – все земли халифата, они уже завоеваны и будут дальше завоевываться. И когда призывают к священному джихаду, каждый мусульманин обязан уехать туда и жить там”. И говорят, гарантия безопасности есть, для женщин и детей там будут предоставлены все условия и так далее. И я поверила и поехала.
С другой стороны, у нас не было своего жилья, мне приходилось с утра до вечера работать, чтобы прокормить детей. Было очень тяжело и муж говорит: “Ну что там будешь мучиться, приезжай, здесь тебе сразу коттедж предоставят, ты не будешь работать, ни в чем не будешь нуждаться, будешь только смотреть за детьми, и заниматься своим поклонением и все”. И я согласилась.
В Шаддаде мы прожили 1,5 года. А когда начали сильно бомбить и окружать со всех сторон, нас вывезли в Ирак в город Раву, потому что Ирак был ближе. Поначалу там тоже было тихо, спокойно, но когда после создания коалиции начались тотальные бомбежки и эвакуация, стало очень трудно.
Через полгода нас опять привезли в Сирию. Из-за беспрерывных бомбежек женщин и детей перевозили то в один город, то в другой. Когда Башар полностью захватил Сирию, нас опять перевезли в Ирак в селение Кишма. Днем были артобстрелы, ночью бомбили. Америка сказала, мы будем бомбить, и бомбить сильно и говорят: “Женщины и дети, выходите, мы предоставим вам медпомощь и все, что нужно, только выходите”.
Но каждый из нас хотел быть рядом с мужем, хотел стать шахидом и верил, что это халифат, и никто не выходил. Нам говорили, если умрешь от рук врагов, то уйдешь к Аллаху, станешь шахидом, сразу в Рай попадешь.
Вы спрашиваете, не страшно ли было? Страх был за детей. У меня были маленькие внуки, и там, как я уже сказала, родила еще одного ребенка, девочку, ей было семь месяцев. Я ее родила уже без мужа, 5 мая 2018 года. Когда он погиб, я осталась беременной на пятом месяце. Это был у нас уже седьмой ребенок, назвали Рамля.
У других тоже были маленькие грудные дети, но, несмотря на это, бомбили.
В небе кружили 40-50 беспилотников, с которых можно было увидеть не только женщин и детей, коляски, пеленки, но даже муравья, и все равно постоянно бомбили, потому что, говорили, это жены террористов, дети террористов, они завтра воспитают таких же террористов.
– Уехать оттуда не пробовали?
– С того момента, как все переселенцы, приехавшие воевать со всего мира, перешли в подчинение к иракцам, которыми уже управляли американцы, там уже слова нельзя было сказать, нельзя было изъявлять желание уехать.
Свободы выбора не было: или ты погибаешь на минном поле, или тебя сажают в тюрьму, как предателя.
Как-то пришел ко мне сын Имран и говорит: “Я постараюсь найти дорогу и вывезти нас хотя бы в Турцию”. За эту услугу проводники-сирийцы просили с человека по шесть тысяч долларов, на ребенка – три тысячи. Я говорю ему: “Если найдешь деньги, возьмите детей и уезжайте, на меня не смотрите”. А он говорит: “Мама, я тебя не брошу, не оставлю, мы вместе все поедем”. Но тут его в тюрьму посадили, на него донос написали, что он хочет уехать, и его арестовали.
– Кто написал донос – наши, казахстанцы?
– Ну, да. Это он уже третий раз попал в тюрьму. Он сказал взрослым мужчинам, что здесь уже нет халифата, что все, что здесь происходит, это неправильно, что надо уходить. И за это на него донесли и его посадили. Мой ребенок, будучи еще несовершеннолетним, понял то, что не поняли взрослые люди.
Первый раз посадили его в Ракке. Старший сын Рушат пришел и говорит: “Имран связался с неправильными людьми, говорит какие-то нехорошие вещи, что халифата нет, что это не халифат, что нельзя здесь находиться. Скажи, пусть рот закроет или его накажут”. И действительно, вскоре его посадили. Муж тогда еще был жив, он поговорил с тюремщиками, поручился за сына и его отпустили.
Через какое-то время он опять попал в тюрьму, опять за него походатайствовали и его отпустили. Я говорю: “Почему тебя уже второй раз сажают, ты же еще ребенок, как можно ребенка взять и посадить?!”. А он говорит: “Мам, все, что сейчас происходит, это неправильно. Папа не понимает, я ему говорю, он не верит, он говорит, это испытание, смута, надо терпеть”. Я говорю: “Сына, молчи, пожалуйста, не говори никому ничего, я не хочу, чтобы тебя убили, как предателя”.
И вот, когда в третий раз его посадили – отец к тому времени уже погиб – его должны были казнить. До этого Имран как-то со слезами на глазах рассказывал мне, что в тюрьме пытают и голодом морят. Я ходила к коди, судье, и просила дать мне хотя бы возможность увидеть перед казнью своего ребенка, обнять и поцеловать и очень сильно молилась, чтобы Аллах спас его. И вот через полтора месяца его освободили и заставили выйти на риббат – охрану границы.
Тут началась экономическая блокада, продукты не поступали, было очень трудно. Нас каждый день бомбили, на наш дом не раз попадали артиллерийские снаряды. Крыши не было, окон, дверей тоже, мы просто тряпкой завешивали.
Выживали те, у кого были деньги. Там, например, килограмм сахара стоил 50 долларов, мешок муки – тысячу долларов.
– А что, там были казахи, у которых имелись деньги?
– Да, были. Некоторым высылали родственники, некоторым досталось в наследство от погибших мужей.
– Они с вами делились продуктами?
– Нет, они покупали себе. Когда амир Абу Файза был жив, он старался всех обеспечить, все давал. А когда все наши амиры погибли и мы остались у арабов, нам ничего не давали.
Мне, как вдове и кормящей матери давали на месяц полпачки сухого молока и полпачки фиников и все.
– А что вы кушали, чем питались?
– Отрубями. Их мы покупали у местных жителей, мешали с водой, варили и кушали. А когда по утрам был туман и снайперы не стреляли, сын шел в степь, собирал траву, приносил, мы ее солили, жарили и ели с этими отрубями. В общем, выживали, как могли.
Больше всего было жалко детей, они уже не говорили, хочу шоколадку, хочу печенье, они просыпались и говорили: “Апа, есть хлеб, есть хлеб?” (плачет). Когда я вернулась домой, я первое время не могла кушать, мучило чувство вины, что дети там голодали, а я вернулась живая и кушаю. Ком в горле застревал, ничего не лезло.
Это я сейчас только стала более или менее нормально кушать. Это сейчас только потихоньку отпускает, а так живешь, стараешься улыбаться, чтобы родственники сильно за меня не переживали, а по ночам не спишь, то один ребенок перед глазами, то другой и с этим вот живу.
– Нурайим, можете рассказать, как погибла ваша семья – муж, дети?
– Первым погиб наш старший сын Рушат. Летом 2017 года в Ракке, где шла оккупация, он попал в окружение и во время бомбежек получил тяжелое осколочное ранение, несовместимое с жизнью. О его смерти мне сообщили только через три дня.
Через полгода, 31 декабря 2017 года погиб муж. Он находился вместе с 18 казахскими амирами в одном доме, где у них шло собрание, и туда бросили бомбу и все они погибли.
– Так много амиров было среди казахов?
– Там был амир, например, снайперов, амир, который занимается охраной границ, амир по работе с вдовами и так далее. Много было амиров. А старшим над ними был амир Абу Файза, он был родом из Шымкента.
В Сирии были люди со всего мира – и белые, и черные, и желтые, и французы, и индонезийцы, киргизы, казахи, русские…, кого только не было. Когда сказали, что это халифат и что все должны делать хиджру, все начали туда приезжать. У всех был свой жамагат и каждый жамагат занимался своими людьми – чеченский, индонезийский, казахский и так далее.
Казахский жамагат был так знаменит, что все хотели к нам попасть, все к нам вступали – дагестанцы, индонезийцы, чеченцы, немцы, албанцы и многие другие.
– Сколько людей было в казахском жамагате?
– Точно не могу сказать, но помню, говорили, сегодня 300 человек приехали, сегодня 400 людей приехали, надо размещать. Изначально поток был очень большой, мест не хватало, некуда было расселять.
И амиры каждый вечер собирались и обсуждали текущие дела. На тот момент они хотели перевезти нас, женщин и детей, потому что курды сказали, километр остался, надо уходить.
Муж пришел и говорит: “Нур, собирай вещи, сегодня будем перевозить вас”. Я говорю: Хорошо, а ты где будешь?”. Он так посмотрел на меня, обнял и говорит: “Я даже не знаю, где я буду завтра или даже сейчас” и уехал.
Мы стали собирать вещи и вдруг минут через десять недалеко от нашего дома раздался мощный взрыв. Я схватила детей и выскочила из комнаты. Дома был зять Азамат. Говорю: “Что делать, может, выйдем на открытое пространство, подождем, пока бомбежка не закончится”. Он говорит: “Сидите, не выходите, может, это склад, сейчас начнет еще больше взрываться, нельзя выходить”.
Я пошла в дальнюю комнату и увидела в окно, что горит дом нашего амира. Попросила зятя связаться по рации с мужем, но он не отвечал, и я почувствовала, что что-то не так.
Потом кто-то выбежал, побежал, к нам прибежали раненые, дети, все плачут, все в крови. Я начала помогать, обрабатывать, стекла из головы одной раненной женщины вытаскивать. И тут мне один из мужчин сказал, что мой муж погиб. Была страшная суматоха, и я даже не сразу поняла.
И только тогда, когда среди ночи нас забрали и привезли в какой-то дом и мне передали рюкзак с его вещами, я поняла, что его больше нет, и проплакала месяца два. Хоронил его сын Имран. Я тоже хотела посмотреть на него, но сын не разрешил, говорит: “Мам, не надо смотреть, его тело разорвало напополам, зачем тебе на это зрелище смотреть, мы сами похороним”. А фотографию видела, мне принесли.
Дети Нурайим, погибшие в Сирии – Рушат, Имран, Фатима, Умар, Рамля и внучка Майсуна.
Четверо детей – Имран, Фатима, Умар, маленькая Рамля и внучка Майсуна погибли в 2018 году во время бомбежки. Как я уже сказала, мы жили в селении Кишма. Ночью в три часа на наш дом бросили бомбу, и все они оказались под завалами. В живых остались только я и еще одна внучка Таймийя, ей не было и годика, ее волной выкинуло на улицу.
Но я полтора месяца ее не видела, потому что вся была изранена, не ходячая, у меня были переломаны руки, раздроблены челюсть, череп, я не могла ни жевать, ни глотать, мне вставили трубочку и через нее кормили.
Мы лежали в полевом госпитале, мне должны были пластину поставить, но у них не было пластины, и они мне проволокой всю челюсть и рот замотали и настолько профессионально это сделали, что даже наши алматинские врачи были удивлены, говорят, отлично сработали и сейчас рекомендуют ничего не убирать.
Из полевого госпиталя меня забрали в женский макар для вдов, ухаживали за мной.
И вот каждую неделю была эвакуация и это уже были не дома, а мечети или еще какие-нибудь места, где можно было на одну ночь собраться, кушать приготовить.
Так нас перевозили, перевозили и под конец вышли в Багуз. Багуз – это последний оплот, последний населенный пункт, который оставался под контролем “Исламского государства”. Больше уже некуда было идти, дальше не было халифата.
Мы были в пустыне, окруженной горами, где день и ночь стреляли снайперы. Не было ни воды, ни еды, ничего не было. За водой ходили на Ефрат, но если вернешься с этой водой, то хорошо.
И вдруг сказали, Америка открывает дорогу на три дня, кто хочет, выходите, если нет, то будет тотальная бомбежка. Я поняла, что мне с внучкой надо уходить, что никто со мной уже не будет возиться, не даст гарантию, и я сказала амиру, что ухожу. Малышке уже было год и два месяца. Я взяла ее, рюкзак, рука в гипсе и пошла.
– Куда?
– Мы вышли к курдам, они привезли нас в сирийский лагерь беженцев Аль Хол (здесь в основном проживали женщины с детьми – жены боевиков группировки `Исламское государство”, в том числе иностранные граждане – ред.).
Красный крест (международное движение Красного Креста и Красного Полумесяца – ред.) предоставил нам все условия, врачей, лекарства, еду, выдал тряпочные палатки, в которых мы жили. Среди сотрудников Красного кресты я встретила русскоязычного человека и спросила, что с нами будет.
Он сказал: “Будет хорошо, если через пару месяцев вас заберут ваши страны. Не заберут, будет плохо. Эти два месяца мы будем здесь находиться, контролировать, а потом узнаем, что с вами будет”…
.
(Продолжение следует)
Торгын Нурсеитова
Нурайим Бакитжанова – одна из 157 казахстанских женщин, которые вернулись домой из Сирии благодаря гуманитарной акции “Жусан” и одна из двух женщин, которые полностью потеряли на чужой войне свои семьи.
У Нурайим погибли муж, пятеро детей и внучка. Нурайим дала большое эксклюзивное интервью для пользователей zakon.kz, чтобы они, прочитав о ее горькой, печальной истории, призадумались и никогда не совершали таких ошибок, цена которых слишком велика.
– Нурайим, хотела бы попросить вас подробно рассказать, как вы оказались в Сирии и почему увезли туда своих детей. Можно?
– Конечно. У меня в Сирии погибли муж, пятеро детей и внучка. Недавно Евросоюз с моего согласия снял про меня документальный видеосюжет и сейчас я хочу дать интервью вашему сайту, чтобы люди посмотрели на мою историю, и чтобы каждая мать задумалась, и никогда не совершала таких ошибок.
В Сирию я уехала в августе 2014 года с четырьмя детьми, еще одного ребенка родила уже там, а вернулась в мае 2019 года только с одной внучкой. Это страшное горе, не дай Аллах кому-то пережить такое. Я безгранично благодарна нашему государству, нашему правительству за то, что они смогли вернуть нас домой, за беспрецедентную гуманитарную акцию “Жусан”.
В Сирию я уехала вслед за своим мужем Зинуром Бакитжановым, который отправился туда в сентябре 2013 года. Конечно, он не сразу признался мне, что едет в Сирию, а сказал, что поедет в Бишкек покупать машины себе и мне.
В Киргизии они в то время стоили вдвое дешевле, чем в Казахстане, помните?
Мы жили в Каскелене, снимали частный дом. Я как обычно занималась хозяйством. Утром мужчины должны были выехать в Бишкек. Попрощавшись со мной, муж пошел к воротам, но никак не мог уйти. Встанет у калитки, подумает о чем-то, обернется, вернется, обнимет, опять пойдет, опять обернется, вернется и так несколько раз. Я уж не выдержала, говорю, что ты все время оборачиваешься, без конца возвращаешься, ну, иди же! Я же не знала, что он собрался в Сирию…
Уехал и все, ни звонков, ни весточки. Где-то через месяц звонит и говорит: “Нурайим, я в Сирии, ты тоже должна приехать сюда, здесь халифат, здесь то место, где должны жить верующие”.
Почему-то тогда нас убеждали, что в Казахстане и в других немусульманских странах, хотя Казахстан больше мусульманская страна, идет притеснение мусульман.
– Кто убеждал?
– Саид Бурятский, арабские и другие проповедники в интернете. И муж говорит: “Нура, из-за меня на тебя будут гонения, притеснения, будет лучше, если ты тоже выедешь сюда”.
У нас было шестеро детей – пятеро сыновей и дочь. Старшему было за 20, младшему семь. Я с утра до вечера работала, у меня был свой небольшой бутик, а вечером приходила домой, проверяла уроки и валилась с ног от усталости. До 2009 года я не работала, была домохозяйкой, занималась детьми, хозяйством. Что муж приносил – хватало, я никогда не жаловалась, не просила у него поверх того, что есть. Другая женщина, наверное, плешь бы ему проела, что столько детей, а до сих пор ни квартиры, ни земли, ничего нет, но я ничего не требовала.
– А он где работал?
– По молодости работал в полиции, был оперуполномоченным, оттуда ушел в охрану, потом мы открыли свой мебельный цех, стал предпринимателем.
В Сирии он был в цене, там сильно ценились те, кто служил в армии и именно в советской армии, кто мог пользоваться оружием, мог собрать, починить.
– Вы выехали в Сирию с четырьмя детьми, а двое остались?
– Да, я взяла с собой только несовершеннолетних, а старшие сыновья остались дома и сейчас я бесконечно благодарю Всевышнего за это.
Через Бишкек мы вылетели в Стамбул, там меня встретили какие-то люди и отвезли в город Газиантеп на конспиративную квартиру. Газиантеп находится на юге Турции. Потом нас на автобусе повезли в Сирию, ехали 16 часов. На границе нас встретили турки-проводники и помогли перейти по ту сторону и таким образом, 3 августа мы ступили на сирийскую землю.
Нас встретили арабы в военной форме и повезли в город Джераблус, затем в Ракку. Вскоре туда приехал мой муж и забрал нас в Шаддад, где у них была постоянная локация. Шаддад находится между Сирией и Ираком, там живут курды и сирийцы.
– Какая обстановка была в Шаддаде в тот момент, уже бомбили?
– Вначале там было тихо, мирно, пару бомб бросят и все, не было такого, чтобы бомбили дома. Прилетали обычно в одно и то же время, и мы как-то не боялись, нас заставили выкопать окопы и мы прятались там.
Но однажды, когда уже создали американскую коалицию, прилетели самолеты и всю ночь бомбили, 56 бомб сбросили и с того дня мы начали бояться. Мальчиков сразу забрали в муаскарат.
– Что такое муаскарат?
– Это типа армии, где идут военные учения. Я говорила, они же еще дети, несовершеннолетние, зачем их туда забирать?
– Вам не страшно было ехать в Сирию с детьми?
– Конечно, прежде чем поехать, я долго думала. Как-то в религиозной литературе я прочитала, что мусульмане ни в коем случае не должны забирать женщин и детей в зону военных действий. И спрашиваю мужа, а как же насчет этого, почему ты призываешь меня ехать туда с детьми?
Муж говорит: “Это халифат, начиная с Турции до Ирака – все земли халифата, они уже завоеваны и будут дальше завоевываться. И когда призывают к священному джихаду, каждый мусульманин обязан уехать туда и жить там”. И говорят, гарантия безопасности есть, для женщин и детей там будут предоставлены все условия и так далее. И я поверила и поехала.
С другой стороны, у нас не было своего жилья, мне приходилось с утра до вечера работать, чтобы прокормить детей. Было очень тяжело и муж говорит: “Ну что там будешь мучиться, приезжай, здесь тебе сразу коттедж предоставят, ты не будешь работать, ни в чем не будешь нуждаться, будешь только смотреть за детьми, и заниматься своим поклонением и все”. И я согласилась.
В Шаддаде мы прожили 1,5 года. А когда начали сильно бомбить и окружать со всех сторон, нас вывезли в Ирак в город Раву, потому что Ирак был ближе. Поначалу там тоже было тихо, спокойно, но когда после создания коалиции начались тотальные бомбежки и эвакуация, стало очень трудно.
Через полгода нас опять привезли в Сирию. Из-за беспрерывных бомбежек женщин и детей перевозили то в один город, то в другой. Когда Башар полностью захватил Сирию, нас опять перевезли в Ирак в селение Кишма. Днем были артобстрелы, ночью бомбили. Америка сказала, мы будем бомбить, и бомбить сильно и говорят: “Женщины и дети, выходите, мы предоставим вам медпомощь и все, что нужно, только выходите”.
Но каждый из нас хотел быть рядом с мужем, хотел стать шахидом и верил, что это халифат, и никто не выходил. Нам говорили, если умрешь от рук врагов, то уйдешь к Аллаху, станешь шахидом, сразу в Рай попадешь.
Вы спрашиваете, не страшно ли было? Страх был за детей. У меня были маленькие внуки, и там, как я уже сказала, родила еще одного ребенка, девочку, ей было семь месяцев. Я ее родила уже без мужа, 5 мая 2018 года. Когда он погиб, я осталась беременной на пятом месяце. Это был у нас уже седьмой ребенок, назвали Рамля.
У других тоже были маленькие грудные дети, но, несмотря на это, бомбили.
В небе кружили 40-50 беспилотников, с которых можно было увидеть не только женщин и детей, коляски, пеленки, но даже муравья, и все равно постоянно бомбили, потому что, говорили, это жены террористов, дети террористов, они завтра воспитают таких же террористов.
– Уехать оттуда не пробовали?
– С того момента, как все переселенцы, приехавшие воевать со всего мира, перешли в подчинение к иракцам, которыми уже управляли американцы, там уже слова нельзя было сказать, нельзя было изъявлять желание уехать.
Свободы выбора не было: или ты погибаешь на минном поле, или тебя сажают в тюрьму, как предателя.
Как-то пришел ко мне сын Имран и говорит: “Я постараюсь найти дорогу и вывезти нас хотя бы в Турцию”. За эту услугу проводники-сирийцы просили с человека по шесть тысяч долларов, на ребенка – три тысячи. Я говорю ему: “Если найдешь деньги, возьмите детей и уезжайте, на меня не смотрите”. А он говорит: “Мама, я тебя не брошу, не оставлю, мы вместе все поедем”. Но тут его в тюрьму посадили, на него донос написали, что он хочет уехать, и его арестовали.
– Кто написал донос – наши, казахстанцы?
– Ну, да. Это он уже третий раз попал в тюрьму. Он сказал взрослым мужчинам, что здесь уже нет халифата, что все, что здесь происходит, это неправильно, что надо уходить. И за это на него донесли и его посадили. Мой ребенок, будучи еще несовершеннолетним, понял то, что не поняли взрослые люди.
Первый раз посадили его в Ракке. Старший сын Рушат пришел и говорит: “Имран связался с неправильными людьми, говорит какие-то нехорошие вещи, что халифата нет, что это не халифат, что нельзя здесь находиться. Скажи, пусть рот закроет или его накажут”. И действительно, вскоре его посадили. Муж тогда еще был жив, он поговорил с тюремщиками, поручился за сына и его отпустили.
Через какое-то время он опять попал в тюрьму, опять за него походатайствовали и его отпустили. Я говорю: “Почему тебя уже второй раз сажают, ты же еще ребенок, как можно ребенка взять и посадить?!”. А он говорит: “Мам, все, что сейчас происходит, это неправильно. Папа не понимает, я ему говорю, он не верит, он говорит, это испытание, смута, надо терпеть”. Я говорю: “Сына, молчи, пожалуйста, не говори никому ничего, я не хочу, чтобы тебя убили, как предателя”.
И вот, когда в третий раз его посадили – отец к тому времени уже погиб – его должны были казнить. До этого Имран как-то со слезами на глазах рассказывал мне, что в тюрьме пытают и голодом морят. Я ходила к коди, судье, и просила дать мне хотя бы возможность увидеть перед казнью своего ребенка, обнять и поцеловать и очень сильно молилась, чтобы Аллах спас его. И вот через полтора месяца его освободили и заставили выйти на риббат – охрану границы.
Тут началась экономическая блокада, продукты не поступали, было очень трудно. Нас каждый день бомбили, на наш дом не раз попадали артиллерийские снаряды. Крыши не было, окон, дверей тоже, мы просто тряпкой завешивали.
Выживали те, у кого были деньги. Там, например, килограмм сахара стоил 50 долларов, мешок муки – тысячу долларов.
– А что, там были казахи, у которых имелись деньги?
– Да, были. Некоторым высылали родственники, некоторым досталось в наследство от погибших мужей.
– Они с вами делились продуктами?
– Нет, они покупали себе. Когда амир Абу Файза был жив, он старался всех обеспечить, все давал. А когда все наши амиры погибли и мы остались у арабов, нам ничего не давали.
Мне, как вдове и кормящей матери давали на месяц полпачки сухого молока и полпачки фиников и все.
– А что вы кушали, чем питались?
– Отрубями. Их мы покупали у местных жителей, мешали с водой, варили и кушали. А когда по утрам был туман и снайперы не стреляли, сын шел в степь, собирал траву, приносил, мы ее солили, жарили и ели с этими отрубями. В общем, выживали, как могли.
Больше всего было жалко детей, они уже не говорили, хочу шоколадку, хочу печенье, они просыпались и говорили: “Апа, есть хлеб, есть хлеб?” (плачет). Когда я вернулась домой, я первое время не могла кушать, мучило чувство вины, что дети там голодали, а я вернулась живая и кушаю. Ком в горле застревал, ничего не лезло.
Это я сейчас только стала более или менее нормально кушать. Это сейчас только потихоньку отпускает, а так живешь, стараешься улыбаться, чтобы родственники сильно за меня не переживали, а по ночам не спишь, то один ребенок перед глазами, то другой и с этим вот живу.
– Нурайим, можете рассказать, как погибла ваша семья – муж, дети?
– Первым погиб наш старший сын Рушат. Летом 2017 года в Ракке, где шла оккупация, он попал в окружение и во время бомбежек получил тяжелое осколочное ранение, несовместимое с жизнью. О его смерти мне сообщили только через три дня.
Через полгода, 31 декабря 2017 года погиб муж. Он находился вместе с 18 казахскими амирами в одном доме, где у них шло собрание, и туда бросили бомбу и все они погибли.
– Так много амиров было среди казахов?
– Там был амир, например, снайперов, амир, который занимается охраной границ, амир по работе с вдовами и так далее. Много было амиров. А старшим над ними был амир Абу Файза, он был родом из Шымкента.
В Сирии были люди со всего мира – и белые, и черные, и желтые, и французы, и индонезийцы, киргизы, казахи, русские…, кого только не было. Когда сказали, что это халифат и что все должны делать хиджру, все начали туда приезжать. У всех был свой жамагат и каждый жамагат занимался своими людьми – чеченский, индонезийский, казахский и так далее.
Казахский жамагат был так знаменит, что все хотели к нам попасть, все к нам вступали – дагестанцы, индонезийцы, чеченцы, немцы, албанцы и многие другие.
– Сколько людей было в казахском жамагате?
– Точно не могу сказать, но помню, говорили, сегодня 300 человек приехали, сегодня 400 людей приехали, надо размещать. Изначально поток был очень большой, мест не хватало, некуда было расселять.
И амиры каждый вечер собирались и обсуждали текущие дела. На тот момент они хотели перевезти нас, женщин и детей, потому что курды сказали, километр остался, надо уходить.
Муж пришел и говорит: “Нур, собирай вещи, сегодня будем перевозить вас”. Я говорю: Хорошо, а ты где будешь?”. Он так посмотрел на меня, обнял и говорит: “Я даже не знаю, где я буду завтра или даже сейчас” и уехал.
Мы стали собирать вещи и вдруг минут через десять недалеко от нашего дома раздался мощный взрыв. Я схватила детей и выскочила из комнаты. Дома был зять Азамат. Говорю: “Что делать, может, выйдем на открытое пространство, подождем, пока бомбежка не закончится”. Он говорит: “Сидите, не выходите, может, это склад, сейчас начнет еще больше взрываться, нельзя выходить”.
Я пошла в дальнюю комнату и увидела в окно, что горит дом нашего амира. Попросила зятя связаться по рации с мужем, но он не отвечал, и я почувствовала, что что-то не так.
Потом кто-то выбежал, побежал, к нам прибежали раненые, дети, все плачут, все в крови. Я начала помогать, обрабатывать, стекла из головы одной раненной женщины вытаскивать. И тут мне один из мужчин сказал, что мой муж погиб. Была страшная суматоха, и я даже не сразу поняла.
И только тогда, когда среди ночи нас забрали и привезли в какой-то дом и мне передали рюкзак с его вещами, я поняла, что его больше нет, и проплакала месяца два. Хоронил его сын Имран. Я тоже хотела посмотреть на него, но сын не разрешил, говорит: “Мам, не надо смотреть, его тело разорвало напополам, зачем тебе на это зрелище смотреть, мы сами похороним”. А фотографию видела, мне принесли.
Дети Нурайим, погибшие в Сирии – Рушат, Имран, Фатима, Умар, Рамля и внучка Майсуна.
Четверо детей – Имран, Фатима, Умар, маленькая Рамля и внучка Майсуна погибли в 2018 году во время бомбежки. Как я уже сказала, мы жили в селении Кишма. Ночью в три часа на наш дом бросили бомбу, и все они оказались под завалами. В живых остались только я и еще одна внучка Таймийя, ей не было и годика, ее волной выкинуло на улицу.
Но я полтора месяца ее не видела, потому что вся была изранена, не ходячая, у меня были переломаны руки, раздроблены челюсть, череп, я не могла ни жевать, ни глотать, мне вставили трубочку и через нее кормили.
Мы лежали в полевом госпитале, мне должны были пластину поставить, но у них не было пластины, и они мне проволокой всю челюсть и рот замотали и настолько профессионально это сделали, что даже наши алматинские врачи были удивлены, говорят, отлично сработали и сейчас рекомендуют ничего не убирать.
Из полевого госпиталя меня забрали в женский макар для вдов, ухаживали за мной.
И вот каждую неделю была эвакуация и это уже были не дома, а мечети или еще какие-нибудь места, где можно было на одну ночь собраться, кушать приготовить.
Так нас перевозили, перевозили и под конец вышли в Багуз. Багуз – это последний оплот, последний населенный пункт, который оставался под контролем “Исламского государства”. Больше уже некуда было идти, дальше не было халифата.
Мы были в пустыне, окруженной горами, где день и ночь стреляли снайперы. Не было ни воды, ни еды, ничего не было. За водой ходили на Ефрат, но если вернешься с этой водой, то хорошо.
И вдруг сказали, Америка открывает дорогу на три дня, кто хочет, выходите, если нет, то будет тотальная бомбежка. Я поняла, что мне с внучкой надо уходить, что никто со мной уже не будет возиться, не даст гарантию, и я сказала амиру, что ухожу. Малышке уже было год и два месяца. Я взяла ее, рюкзак, рука в гипсе и пошла.
– Куда?
– Мы вышли к курдам, они привезли нас в сирийский лагерь беженцев Аль Хол (здесь в основном проживали женщины с детьми – жены боевиков группировки `Исламское государство”, в том числе иностранные граждане – ред.).
Красный крест (международное движение Красного Креста и Красного Полумесяца – ред.) предоставил нам все условия, врачей, лекарства, еду, выдал тряпочные палатки, в которых мы жили. Среди сотрудников Красного кресты я встретила русскоязычного человека и спросила, что с нами будет.
Он сказал: “Будет хорошо, если через пару месяцев вас заберут ваши страны. Не заберут, будет плохо. Эти два месяца мы будем здесь находиться, контролировать, а потом узнаем, что с вами будет”…
.
(Продолжение следует)
Торгын Нурсеитова
